На протяжении нескольких лет ученые отмечают следующую тенденцию: российские граждане, в целом равнодушные к протестному активизму, с готовностью выходят на улицы. Социолог Карин Клеман , вот уже 20 лет наблюдающая за развитием протестной культуры в России, анализирует ее константы и фиксирует особенности новой волны протестов.
о мной случилась большая неприятность. Дело в том, что меня не существует», — с такими словами московский социолог Григорий Юдин обратился в середине июля 2019 года к своим подписчикам в соцсетях. Незадолго до этого он поставил подпись за одного из независимых кандидатов в Московскую городскую думу, но избирательная комиссия признала ее недействительной, потому что такого человека якобы не существует. Это коснулось не только самого Юдина: «Со мной нет еще моей мамы, сотен моих соседей по округу и десятков тысяч других москвичей. Все мы — призраки. We are the nobodies». Подписи были забракованы, многие независимые кандидаты не были допущены до выборов.
В конце месяца тысячи людей вышли на протестную акцию в центре Москвы, несмотря на то что акция была не согласована с властями и существовала реальная опасность, что правоохранительные органы применят силу. И действительно, полиция действовала крайне жестко: по данным ОВД-Инфо, за один день было задержано более 1300 участников акции. Многие протестующие получили травмы разной степени тяжести, несколько человек были госпитализированы.
Акция протеста 27 июля в очередной раз показала, что граждане России, движимые разными мотивами, охотно выходят на улицы . И эта акция была очень похожа на многие протестные акции последний лет: у нее не было явных лидеров и централизованной координации и она развивалась по логике, схожей с другими протестами: она возникла не из абстрактной проблемы – например, дефицита демократии в России, — а из того, что непосредственно касается человека, заставляет его переживать, возмущаться и делиться своими эмоциями.
МИ, как правило, сконцентрированы на акциях протеста в Москве, а особое внимание уделяют участию в них политической оппозиции и столкновениям с полицией. Между тем большинство протестных акций выглядит иначе: они проходят в регионах, в них участвуют представители малообеспеченных слоев населения, и они не носят ярко выраженного политического характера. Самый распространенный вариант — это локальный протест, ориентированный на защиту жизненно важных интересов людей.
Пожалуй, впервые подобное протестное движение возникло в ходе борьбы против «монетизации льгот» . В январе и феврале 2005 года в протестах почти во всех регионах страны приняло участие до миллиона человек. Это было, пожалуй, самое массовое и масштабное низовое движение того времени, в котором приняли участие представители разных социальных групп — от школьников и студентов до пенсионеров. Протест начался стихийно с массовых митингов и демонстраций, сопровождался захватом государственных уч реждений и перекрытиями дорог в десятках городов. Особенно активно он развивался за пределами Москвы. Впервые на улицы вышло большое количество неполитизированных людей без активистского опыта. И впервые правительство России было вынуждено пойти на уступки протестующим.
Формально монетизация льгот подразумевала, что они заменялись денежной компенсацией. Однако ее размер, особенно в первых вариантах проекта, был явно не адекватен стоимости тех натуральных льгот, которые она должна была компенсировать. Общее число граждан, затронутых реформой, оценивалось в 40 миллионов. Иными словами, изменения коснулись каждой второй семьи. Это объясняет масштабы протестного движения и значимость солидарных действий.
С середины 2000-х годов начали развиваться и другие низовые локальные движения разной направленности. Это был новый для постсоветской России тип протеста, источником которого стала инициатива граждан, не имеющих, как правило, опыта активной общественной деятельности. Их общей целью было улучшение среды обитания здесь и сейчас . Уплотнительная застройка, сокращение зеленых зон, мошенничество при долевом строительстве или трудовые конфликты — каждая из этих и многих других проблем выливалась в протестные движения и разные по численности акции, в большей или меньшей степени привлекавшие внимание СМИ.
бычные люди становятся активистами, потому что чувствуют угрозу собственному образу жизни или ее уровню — как правило, из-за наступления на интересы людей со стороны государства или бизнеса . Это может быть плохое качество и низкая доступность услуг ЖКХ, вырубка скверов и парков, неудовлетворительное состояние дорог, загрязнение окружающей среды, низкий уровень пенсий и зарплат и прочее. Везде в России вспыхивают конфликты на почве этих и других далеких от решения проблем, многие из которых требуют коллективных усилий.
Некоторые исследователи характеризуют такие локаль ные протесты понятием «малые дела» , отсылающим к народническим теориям конца XIX века . Смысл этих, на самом деле далеко не всегда «малых», но всегда конкретных, дел состоит в том, чтобы бороться не за абстрактный идеал счастливого будущего в демократической стране, а за то, чтобы хотя бы немного улучшить свою жизнь, жизнь близких, соседей или коллег по работе.
Но это не значит, что все начинающие активисты руководствуются исключительно материальными и бытовыми мотивами, — эта составляющая скорее катализирует протестные настроения, за которыми стоят более абстрактные ценности. Борясь, например, за капитальный ремонт своего дома или повышение зарплаты, люди защищают чувство собственного достоинства и выражают солидарность с другими людьми; они начинают понимать, что могут что-то изменить и на что-то повлиять. Кроме того, даже занимаясь «малыми делами», они опосредованно выступают за общее благо. Получив опыт коллективных действий, активисты часто выходят за рамки локальной проблемы.
На фоне локальных протестов 2000-х годов сильно выделяется возникшее в конце 2011 года движение за честные выборы. Движение возникло как всероссийское и быстро достигло высокого уровня обобщения: многие активисты требовали не только отмены результатов выборов, но и кардинального изменения политической системы. Толчком к протесту стала конкретная проблема, непосредственно затрагивавшая отдельных людей: массовые фальсификации на выборах в Госдуму 2011 года породили у многих россиян ощущение, что украли лично их голос, — голос, который они не отдавали партии Путина «Единая Россия». Фальсификации, с которыми пришлось столкнуться самому или кому-то из друзей и знакомых, воспринимались как личное оскорбление.
Движение быстро привлекло в свои ряды большое количество сторонников и породило ряд новых локальных инициатив. Активисты занялись конкретными «малыми делами» у себя в городе или районе . Это был редкий случай, когда процесс «активизации» происходил не снизу вверх, а сверху вниз — от общеполитического движения к локальным инициативам.
кономический кризис осени 2014 года привел к увеличению числа не только локальных протестов, посвященных одной теме, но и общенациональных акций с широкой социальной повесткой.
Одним из наиболее массовых стало протестное движение против пенсионной реформы в 2018 году. Стоит отметить, что участие в нем приняли в том числе люди, которых реформа не касалась непосредственно «здесь и сейчас», — нынешние пенсионеры или те, кому, наоборот, до пенсионного возраста еще далеко. В интервью, взятом на одном из митингов в Москве в сентябре 2018 года, Елена и Василий — оба пенсионеры — рассказали о причинах своего участия в акциях:
«Потому что нам не все равно. Мы переживаем за своих детей и внуков»
Елена добавила:
«Если власти удастся продавить пенсионную реформу, не встретив сильного сопротивления, она продолжит наступление на права простых людей. Я слышала, что планируется ввести новые налоги, и уверена, что эти налоги будут платить не богачи, а простые люди, особенно в провинции»
В этом высказывании кроется одна особенность нынешней волны протестов: их участники выражают солидарность с теми, чьи проблемы не затрагивают их лично. Они отдают себе отчет в том, что происходящее касается людей другого возраста, которые живут далеко от них, занимаются другой деятельностью и т. д.
Еще одной тенденцией последних лет стало повышение роли социального неравенства в мироощущении людей: между бедными и богатыми, сотрудниками и владельцами предприятий, регионами и центром. Вот характерный отрывок из интервью с группой женщин из Астрахани, борющихся за коллективное управление своим домом (июнь 2016 года):
— «(Путин) поднимает нашу страну? Он поднимает не нашу страну. Может быть, там, Сирию, Крым.
— Я не думаю, что он поднимает нашу страну, и не Крым, и не Сирию. Нет.
— Он поднимает богатых.
— Не, ну Путин что для пенсионеров сделал? Ничего. Ни-че-го. Только обещает. Болтология, вот и все.
— Во Франции люди живут, а не существуют. У нас борются. Как родился, так и начинают бороться за выживание».
Социальное неравенство стало центральной темой протестных акций во время антикоррупционной кампании, проведенной Алексеем Навальным в 2017 году.
С начала 2019 года особый размах приобрели акции, направленные на борьбу с конкретными социальными проблемами: ростом тарифов на вывоз мусора, строительством мусорных полигонов, невыплатой зарплат или их низким уровнем, закрытием или реструктуризацей предприятий, сокращением льгот, низким качеством и малой доступностью общественных услуг и инфраструктуры .
В 2019 году во многих местах прошли протесты в рамках всероссийской акции «#РоссияНеПомойка». Самая известная точка — станция Шиес в Архангельской области, расположенная более чем в 1000 километрах к северо-востоку от Москвы, куда столичные власти собираются отправлять городской мусор. Протестующие против незаконной стройки полигона для отходов, по их собственным словам, «встали на защиту своей земли». И здесь тоже просматривается острое неприятие социального неравенства:
«Везем в Москву деньги от продажи природных ресурсов со всей страны, а получаем мусор», —
говорит один из активистов. По отзывам людей понятно, что многие мыслят свою борьбу как значимую для всей России:
«Если мы отстоим Шиес, отстоим и всю страну!»
Меньшее внимание экспертного и журналистского сообщества привлекают трудовые конфликты, провоцирующие большое количество протестных действий . Трудовые протесты постоянно вспыхивают по всей стране и распространены во всех отраслях экономики, включая бюджетную сферу. Это прямое следствие ухудшающегося положения наемных работников, которые протестуют против низкой заработной платы и ее невыплаты, сокращений, реорганизации предприятий, плохих условий труда. Иногда акции поднимают сразу несколько проблем.
Зачастую протестное движение растет и расширяет свою повестку в процессе общения активистов различных местных инициатив , которые проводят совместные акции, организуют встречи, выдвигают общие требования, а также создают общее место сбора — постоянный или регулярный пикет, лагерь или штаб.
олитические протесты в чистом виде, например против недопуска кандидатов до выборов в Мосгордуму, фальсификаций на выборах или против политических репрессий, составляют только малую часть протестных действий в России. Не потому, что люди аполитичны, — они, наоборот, все более политизируются, — а в силу того, что политическая сфера все еще воспринимается как оторванная от жизни и чаяний обычных людей. Несмотря на то что почти все социальные и экономические протесты имеют политическую окраску, протестные ручейки и очаги, как правило, остаются в стороне от чисто политической борьбы.
Отчасти это связано с тем, что большинство протестов направлено на решение конкретных проблем, отчасти — с тем, что оппозиционные политические силы сосредоточены на фигуре Владимира Путина, а низовые социальные инициативы ведут борьбу «на всех фронтах» и иногда даже поддерживают Путина как авторитетного национального лидера.
Протестующие часто сознательно дистанцируются от оппозиционных сил, как это было, например, в случае с протестами против сноса пятиэтажных домов в Москве.
Протест чаще всего вспыхивает стихийно или вне традиционных политических каналов. Иногда та или иная политическая структура доминирует в одном из городов или регионов; иногда та или иная политическая организация пытается инициировать протест. Но попытки возглавить протесты не приводят к успеху. Даже Алексею Навальному, имеющему наибольший авторитет среди оппозиционеров и наиболее удачно выступающему в протестном поле, не удается монополизировать протест.
аспространено мнение, что протест в России имеет мало шансов на успех. Однако решительность, сплоченность и массовость нередко приносят победу. Помимо движения против монетизации льгот, которое вынудило правительство пойти на уступки, можно привести более свежий пример — борьбы за сохранение сквера в центре Екатеринбурга, где планировалось строительство храма. На спонтанные митинги весной 2019 года вышли тысячи жителей. Это свидетельствует о росте решительности и солидарности между людьми, особенно перед лицом «обнаглевшей» власти, которая принимает решение без учета мнения жителей. Здесь, как и во многих других случаях, видна взаимосвязь между социально-экологическими и политическими требованиями о том, чтобы жители могли принимать прямое участие в решении вопросов, касающихся их повседневной жизни и среды обитания.
«Я уже четвертый день здесь, — рассказывает 32-летний Антон. — В данном месте мне нужен сквер. Самое обидное, что мое мнение как горожанина не было услышано. Необходимо, чтобы был референдум»
Другой пример — протест против сфабрикованного полицейскими дела против журналиста онлайн-медиа Meduza Ивана Голунова, которому подбросили наркотики. В результате массового общественного давления и мобилизации со стороны журналистского сообщества протест закончился победой — Голунова освободили. При этом люди менее известные или пользующиеся меньшей поддержкой со стороны общественности и СМИ до сих пор остаются за решеткой по сфабрикованным делам.
Но протест живет. Относительно молодая пара (35–40 лет, он инженер, она экономист) рассказала, что, узнав о планировавшейся пенсионной реформе, они впервые вышли на протест, причем были на всех пенсионных митингах в Москве:
«К сожалению, протесты пока на власть не подействовали, но они хотя бы показали народу что можно бороться. Выбор простой — выходить или молчать»
Карин Клеман – научный сотрудник Центра исследований России, Кавказа и Центральной Европы (CERCEC/EHESS) (Париж) и Центра по изучению гражданского общества и прав человека (Санкт-Петербург).